И дворец короля — скорее даже не дворец, а жилище. С пыльными потолками, закопченными стенами.

На стенах вперемешку были развешены гобелены нормандского времени, восточные ковры и траченные молью шкуры.

И серебряную посуду подают только тогда, когда зван к обеду какой-либо иностранный посол. А золото и фарфор — даже тогда не подают…

Не богат и не силен шотландский король. И даже те атрибуты власти, которые ему поставляет Равнина, — лишь символ…

Но именно он, король, объединяет Горы и Равнину. Не обойтись им без него.

Потому что исчезни король — и нарушится равновесие. Пойдет клан на клан, желая добиться перевеса, ибо не позорно повиноваться далекому монарху, а близкому соседу — позорно. Пускай богат он и силен, пусть даже мудр он, даже справедлив, даже великодушен.

Но это — едва ли… Редко проявляют горцы данные качества в межклановых отношениях.

И завертится междоусобная карусель с невиданной силой.

Если уж в мирное время волками смотрят друг на друга как предводители, так и рядовые члены соответствующих кланов, — можно представить, что случится после исчезновения верховной власти! Пусть даже символической…

Кровавый вихрь, который выплеснется наружу, настолько же превзойдет уровень обыденного зверства, насколько ливень превосходит изморось.

Это — не отвлеченные рассуждения. Уже не раз и не два приходилось Шотландии отпить из чаши сей…

И больше пить она не желает.

А ведь рядом, отделенная такой же невидимой, но именно потому непроницаемой границей — рядом Англия. Держава Сассэнах!

Могучий, немирный, небескорыстный сосед.

Уже ломал он гордость горцев у Сольвейского залива. И еще предстоит ему окончательно сломить ее в Куллоденских болотах [две знаменитые битвы эпохи англо-шотландского противостояния, соответственно шестнадцатого и семнадцатого веков; поражение под Куллоденом окончательно закрепило зависимость Шотландии], подтвердив превосходство строя — перед натиском, тактики — перед отвагой.

Нового Времени — перед Старым…

Впрочем, это еще не сейчас. Но очень многие и ныне, помня о Сольвейе, предвидят в глубине своих мыслей призрак Куллодена.

Вот отчего чтут горцы обитающего в Лоуленде короля. Чтут, хотя с трудом признают за лоулендерами право зваться людьми.

И не считают позором сменить Горы на Равнину лишь в одном случае. Если тот, кто свершает эту перемену, уходит не просто в Лоуленд, а именно к королю…

Тогда это — не позор. Но все равно: уж никак и не слава это…

Говорили в старину: есть тропа Чести, есть тропа Истины, есть тропа Выгоды. И не всегда совпадают они…

23

День пути оставался до Эдинбурга. Это — если в милях мерить.

Но разверзлись хляби небесные. Еще бы — осень ведь! И от рассвета до заката преодолели они от силы треть этого расстояния.

А что делать, если дорога превратилась в липкую полосу жидкой грязи? Не может лошадь быстро идти, если при каждом шаге вязнет она где выше бабки, а где и по колено.

В чем были, ушли Конан и Дункан с пепелища. Но вот уже оба едут верхом, на плечах у них — богатые, подбитые мехом плащи, а седельные сумки

— полны.

И каждый ведет в поводу сменного коня под легким седлом. И еще один конь плетется следом — но не седло, а вьюк лежит у него поперек спины.

В глубине же споррэнов каждого всадника тихо позвякивают монеты — дюжина серебряных и по две-три золотых.

Откуда все это?

Лучше не спрашивать…

Уж если попал в поток времени — будь добр, живи его законами. А законы эти что в Хайленде, что в Лоуленде — жестоки есть…

Разумеется, неписаные законы. Писаных — мало. И соблюдаются они весьма редко. Так что, если уж путешествуешь в горах с какой-то целью, — не на закон положись, а на меч.

На катану или на клеймору — все равно.

К четвертому году странствий эти клинки в руках воинов такого уровня могли обеспечить своим владельцам стоимость пары замков с обслугой, — а не то что нескольких лошадей.

Могли бы. Но не обеспечили.

Потому что не обогащение было их целью.

Это во-первых. А главное — обоим претила возможность использовать и свою телесную неуязвимость, и боевое мастерство для достижения обычных целей. Не только богатства — но и славы, почета, уважения…

Это — во-вторых.

Добившись славы — не приобретешь чести… Неудобно всерьез сражаться против смертных, хотя и приходится порой. Все равно что краплеными картами играть!

Да, именно обоим эта возможность претила. Не только Конану — но и Дункану.

Значит, сумел все-таки Конан, исподволь пробившись сквозь жажду мести, продолжить обучение…

И это — его победа. Не полная, конечно, — но все же победа!

— Тебе не кажется, что пешком мы быстрее доберемся?

— Не кажется.

— Почему? Тридцать миль — столько и обычный человек от зари до зари одолеет. А уж мы-то с тобой…

— Да, мы с тобой эти мили не пройдем — пробежим. И даже запыхаться не успеем. Но дело не в этом…

Конан вспомнил, как когда-то, невообразимо давно, он на спор с Рамиресом всего лишь за пару часов бегом настиг оленя.

Настиг, а когда олень рухнул на колени, загнанно поводя боками, — выхватил из ножен клеймору.

Выхватил, но не ударил.

Точнее, ударил — но не в горло и не под ребра. Глубоко надсек один из рогов повыше первого отростка — чтобы при встрече узнать зверя по зарубке.

И по блеску в глазах Рамиреса (тот следовал за ним верхом) Конан понял, что поступил правильно.

— …Обо всем ты подумал, ученик мой, — сказал тогда Рамирес, и веселые морщинки разбежались от уголков его глаз.

— Лишь одно забыл. Самое простое.

Конан озадаченно нахмурил лоб:

— О чем забыл я, Учитель?

— Олени меняют корону своих рогов каждый год! Значит, если и встретишь еще раз своего крестника — не узнать тебе его!

И звонко захохотали после этих слов и Учитель, и ученик. А потом Конан задорно вскинул подбородок:

— Ничего! Быть может, я этого самца еще в нынешнем году разок догоню! Еще прежде, чем он рога сменит…

И снова хохотали они: один — сидя в седле, другой — стоя перед ним… А в нескольких шагах от них поднимался с земли отдышавшийся ветвисторогий красавец.

Уже без страха поднимался…

Да, когда Учителем был Рамирес — было так…

А когда Конан стал Учителем — иное испытание он придумал для Дункана.

Бежал Дункан рядом со всадником, стараясь не отстать.

Сперва — за холку коня придерживаясь. А потом, научившись владеть не только мышцами своих ног, но и управлять дыханием, — уже без всякой поддержки.

И уже где-то через неделю, когда полностью раскрыл свою Силу ученик,

— около трех часов могли продолжаться такие гонки, но не больше.

Не больше. Потому что уставал.

Не Дункан уставал — конь…

Лошадь выносливее оленя, но даже она не в силах держать большую скорость свыше трех часов. Иначе — запалится, сожжет себе легкие.

Конечно, если пустить коня с места в карьер — ни один бегун, даже тот, которого подгоняет Сила, не сможет его догнать. Но на карьере лошадь выдерживает короткие минуты…

Вот почему для боя и для дальней дороги ценятся разные лошади. В бою

— нужен быстрый галоп. В пути — плавный шаг.

Галопом долго не проскачешь…

Говорили в старину: никто не покроет за день больше миль, чем составляет конский переход…

24

Все это знал не только Конан, но и Дункан. А если бы и не знал раньше

— успел бы узнать за три с лишним года странствий.

Одиночка, даже пешим будучи, может передвигаться быстрее всадника. Но невозможно все, что требуется в долгом и далеком походе, унести на своих плечах.

Это — во-первых.

И совсем иначе посмотрят на пешего пришельца в Эдинбурге. Пожалуй, могут и не допустить пред лицо короля.

Пешком ходить — удел простолюдина…

Это — во-вторых.

— Давай сделаем так… — продолжал Дункан гнуть свою линию. — Вернемся на постоялый двор — тот, что в двух милях отсюда. Оставим коней на попечение хозяина. А завтра-послезавтра, по подсохшей дороге, он пошлет их в столицу с кем-нибудь из слуг…